Очень интересное интервью со священником РПЦ, пожелавшим, по понятным причинам, остаться неизвестным.
Не исключено, что это компилция из нескольких интервью, но это только лучше отображает истинную картину современной реальности.
Ознакомиться полезно всем, но особо полезно православным активистам.

«Я надеюсь на революцию в РПЦ»

Мы публикуем первый текст из нашего проекта «Исповедь анонимного священника» :

Есть ли для тебя разница между Церковью, в которую пришел когда-то, и РПЦ, в которой оказался?

Какой-то принципиальной, сущностной разницы я не вижу. Церковь другой не стала, я стал другим, и радикальным образом пересмотрел свое отношение как к Церкви в частности, так и к религии вообще.

Период моего воцерковления — середина 90-х годов. Сам знаешь, какое это было время: разброд, шатание, денег нет, жрать нечего, ничего не работает. А Церковь предлагала некую идею в этом хаосе, некий порядок. Я был такой, что пусть без еды и денег, но лишь бы за идею, послужить Богу, человечеству, сделать этот мир лучше и все такое. И получилось так, что, подсев на эту идею, я не смог разглядеть те реальные проблемы Церкви, от которых надо было сразу делать ноги, а они, эти проблемы, маячили у меня перед носом, я с ними сталкивался постоянно, но видеть не хотел… Как говорится: влюбленные безумны.

Давай по аналогии такую историю расскажу: лет в 15 или 16 случилась у меня беда. Влюбился я в одну девчонку. Девочка была необыкновенной красоты, но при этом тупая как пробка и невероятная эгоистка. И так вот мне это ее внешнее благолепие нравилось, что я четыре года за ней бегал и просто не обращал внимания на ее совершенно инфернальный характер. Мне уже и друзья говорили: ну ты посмотри, с кем ты связался, а я им буквально словами из песни Высоцкого «Про Нинку» отвечал. Потом, конечно, разрыв, депрессия. Короче, плохо было…

Вот та же история с Церковью: прекрасная обложка, прекрасные слова о любви, о Боге, о самоотверженном служении, но за всей этой позолотой — абсолютный смердящий свинарник. В этом смысле Церковь от секты не отличается вообще ничем. Да, попы не ходят по улицам, как иеговисты, не пристают, не раздают литературу. Но Церковь поступает еще круче. Она выдает себя за оплот патриотизма, хранителя исторической памяти народа, каких-то там абстрактных скреп и традиций, необычные одежды, необычный язык, даже запах в церкви необычный. Все как не отсюда. Знаешь, многие клюют на такую дешевую пропаганду с полпопытки.

А когда человек попал в оборот, тут уже начинается про послушание, смирение, благоговение перед священноначалием, целование надушенных лапок, ежедневное бубнение непонятных текстов, масоны, весь мир хочет уничтожить Россию, потому что она православная, пусть живем в дерьме, зато с молитвой, и тому подобное. А если один раз ударить как следует бронебойным в голову и суметь пробить самую главную защиту под названием «критическое мышление», то мозг можно уже высосать из головы через трубочку. Этим занимаются секты и, тут у нас не должно быть никаких иллюзий, этим же занимается и Церковь.

По-моему, Кураев как-то сказал нечто вроде: для Церкви канонично то, что ей полезно. От себя добавлю: есть только две абсолютно полезные вещи — деньги и власть. И церковные иерархи это прекрасно знают, и действую в полном соответствии с этим знанием на протяжении сотен лет.

Что изменилось для тебя за последние 8 лет власти Патриарха Кирилла?

Неожиданную вещь скажу: Кириллу благодарен как отцу родному. Вот как традиционный такой, патриархальный домостроевский отец выбивает ремнем из отрока всякую дурь, так же Кирилл выбил из меня всю оставшуюся романтику и иллюзии. Он открыл для всех думающих людей церковную систему во все ее «красоте», показав, что власть и деньги — это именно то, для чего живет РПЦ. И за это надо быть ему благодарным, потому что, если бы не существовало таких замечательных вещей как похмелье и ломка, то все поголовно были бы алкоголиками и наркоманами. И все эти «пуськи», невзоровы, протесты против строительства храмов, пляски с бубном вокруг Исаакия, акции православнутых — это и есть тот самый похмельный синдром, который он всем обеспечил.

Он довел власть архиереев до абсолютного абсурда, сделав их неподсудными феодалами, он практически вышвырнул мирян из любых областей, где можно принимать в Церкви хоть какие-то решения, настроил против Церкви интеллигенцию, лишил рядовое духовенство возможности проявлять малейшую инициативу, он превратил проповедь в митинговую речь, рассчитанную только на уши властей и подвластной им толпы с IQ ниже плинтуса.

Надо отдать Кириллу должное — он гениальный демагог. Демагог именно в таком, советском, большевистском смысле слова.

Помнишь, когда судили Алехину и Толоконникову, не было ведь сказано из его уст ни единого слова о милосердии, мол, да отпустите вы этих дурочек, пусть идут себе на все четыре стороны. Нет, он ответил этим ничтожным панкушкам целым молитвенным стоянием, где своей речью о «предателях в рясах» точно провел черту между толпой и последними думающими людьми в Церкви. Дал совершенно четко понять, что Церковь не с людьми, а с властью, и благословит все, что будет делать власть. Именно при нем стало не просто можно, но и нужно называть убийство людей «священной войной», именно он объяснил, что прощение может быть «нецелесообразным», что прощать можно только тех, кто поджимает хвост перед властью. На панк-молебне в ХХС прозвучал самый главный «прокимен»: «Патриарх Гундяй верит в Путина, лучше бы в Бога, с..ка верил». Никогда на Руси скоморохи не отличались особой нравственностью, но правду о царе говорить умели всегда.

По моему глубокому убеждению, Патриарх — совершенно нормальный, ожидаемый проект кремлевской пропаганды и вполне себе атеист, который, имея покровителем не Бога, а власть, прекрасно понимает, что ему ничего не будет, пока эта власть является властью. И поэтому он держится за эту власть, как немощная старуха за сундук с тряпьем.

За последние 8 лет в моей жизни изменилось то, что я очень сильно поумнел, а процесс поумнения всегда сопряжен со страданиями — нравственными, интеллектуальными, ценностными… Но, в конечном счете, это здорово, потому что пройдя через эту ломку, можно посмотреть на Церковь глазами без очков.

Ощутил ли на себе последствия раздела епархий?

Да нет практически. Это же все административные проблемы. Это заморочки для архиереев, благочинных и прочей верхушки. Рядовой священник рад уже тому, что на хлеб заработал и что его не пинают с прихода на приход или за штат только потому, что архиерею в очередной раз моча в голову ударила.

Ничего в лучшую сторону не изменилось. Архиереи как были поместными царьками, которым никто не указ, так и остались, как гребли деньги с приходов, так и гребут. Архиерей в РПЦ непререкаем и неподсуден, пока он не пошел поперек патриарха. Славь Кирилла и делай что хочешь, хоть иподьякона своего в алтаре трахай — ничего тебе не будет, если не уклоняешься от общей вертикали. В этом принципе есть что-то очень советское, сталинское. Сталин, как известно, не мешал своим ставленниками обогащаться, пить и развратничать, потому что такие были наименее способны руководствоваться в жизни принципами и представлять потенциальную угрозу для власти.

Какие проблемы видишь в епархиальной жизни?

Самая главная проблема, на мой взгляд, это абсолютно бесправное положение рядового духовенства. Это все неправда, что попы зажрались и ездят на мерседесах, лезут в школы, и занимаются рейдерством. Всем этим занимается очень тонкая прослойка духовенства, которым по разным причинам можно. Основная масса нормальных, рядовых священников боится лишний раз рот открыть, чтоб произнести что-то, чего нет в Требнике.

У архиереев сильнейший страх перед любой самостоятельностью, перед любым независимым суждением. В большинстве епархиальных управлений (а мне об этом хорошо известно из рассказов тех священников, которые от этого пострадали) есть специальные люди, которые постоянно мониторят все, что священники пишут в социальных сетях, и все эти распечатки кладутся на стол архиерею. И за какой-то невинный комментарий, анекдот, несанкционированное суждение можно потерять место на приходе. Это факт.

Среди духовенства огромное финансовое расслоение: от очень богатых, которые покупают себе машины за несколько миллионов рублей, до очень бедных, которые не могут своему ребенку купить дешевый мобильный телефон. Бедных абсолютное большинство. Жаловаться, просить деньги не имеет никакого смысла. Архиереи в курсе этого положения, и сами его, можно сказать, создают, руководствуясь принципом «сытый голодного не разумеет». Каким бы тираном и самодуром архиерей ни был, священники никогда между собой не договорятся возразить ему по-настоящему, объявить бойкот, коллективно и не анонимно нажаловаться.

Как живет обычный священник день за днем, без прикрас, без слащавой картинки для православной публики?

Очень по-разному живут. Как я уже сказал, есть очень богатые, есть очень бедные. Богатым мне побывать не довелось, а вот что такое полтора года сидеть вообще без денег, я знаю. Друзья выручали, помогли хоть как-то протянуть это время.

Я знаю одного священника, который, сидя так же без денег, просил благочинного занять ему средства на лекарства для умирающего отца, на что получил ответ: я только что заплатил взносы в епархию и у меня нет ни копейки. Правда ли у него не было ни копейки, я не знаю, но если было, и он врал, то он сволочь, если говорил правду, тогда сволочь — архиерей, который высосал из благочинного все деньги.

Жизнь рядового священника заключается в том, что он не имеет никаких прав. Его могут использовать как угодно, где угодно, могут платить, могут не платить, могут переводить с прихода на приход, отправлять за штат по капризу архиерея, наказывать согласно анонимным доносам. Если учесть, что священники в основной своей массе многодетны, можно представить, с какими это сопряжено проблемами. Рядовой священник живет в страхе, он боится сказать лишнее слово, попасть в немилость, он постоянно ждет какого-то доноса на себя, анонимки, жалобы, которые совсем не зависят от его поведения.

Это жизнь бесправного крепостного, которую пафосно именуют «служением».

Каковы взаимоотношения с настоятелем, братьями-священниками, архиереем?

Лично я с начальством был в контрах всегда. Правда, в разной степени. За что немало получил: и по приходам меня пинали, и запретом грозили. Научили быть умнее и не метать бисер. Зато я научился интуитивно за 5 минут определять, можно ли с данным человеком нормально общаться или нет. Это, скажу я тебе, очень полезный навык. Последние года три он меня ни разу не подвел.

Что касается отношений с равными мне, рядовыми священниками, то тут все тоже очень по-разному. Тут надо понимать, что многие священники, чтобы не жить в постоянном когнитивном диссонансе, просто отключают совесть и мозги и плывут по течению, считая, что это все «воля Божья». С ними говорить вообще не о чем. Они, в лучшем случае, ничего не поймут, потому что уже нечем понимать, в худшем — просто донесут на тебя куда надо.

Есть умные, интеллектуально и психологически не деградировавшие священники, которые все давно поняли, с которыми можно поговорить по душам. Но это все не больше разговоров на кухне под коньяк. Я пивал коньячок со многими батюшками из разных епархий. На таких посиделках архиереев не просто ругают, а ругают отборным матом, их не просто не любят, их ненавидят и презирают. Но сделать ничего не могут: у каждого семья, дети, их надо как-то кормить. Большинству таких священников уже за 40 и начинать новую жизнь страшно. У многих воля просто сломлена.

Среди священников довольно много неверующих, иногда, в частном разговоре, откровенных атеистов. Но именно они, по моему мнению, наиболее способны к здравым, независимым суждениям. Я со многими из таких дружу и с ними в разведку пошел бы запросто. По одной простой причине — они в своей жизни руководствуются не какими-то внешними правилами и моральными нормами, скрепами и традициями, а своим умом и опытом, если они что говорят, то не цитируют бездумно священные тексты, а говорят о том, что сами испытали и выстрадали.

А как же они служат?

Да, я по молодости задал одному протоиерею такой вопрос: «А как же ты служишь?» Вместо прямого ответа, он предложил мне мысленный эксперимент. Он сказал: «Зайди в интернет на сайт, где объявления проституток с номерами телефонов, позвони какой-нибудь Снежане и спроси ее: „А как же ты занимаешься сексом без любви? Тебя совесть не мучает?“ И все что она скажет — это мой ответ тебе».

Для меня это было исчерпывающим ответом. Да, для значительной части духовенства вся эта православная жизнь это просто позволение использовать себя за деньги или хотя бы за то, чтоб не вышвырнули на улицу. Поэтому за деньги тебе в церкви отпоют хоть сатаниста.

Как выглядит приходская жизнь глазами священника? Социальная, миссионерская, молодежная деятельность — это реальность или фикция?

Абсолютно полное, откровенное втирание очков. Для заметки на сайте, для того, чтобы отчитаться. От их просветительской работы градус тупости и абсурда только растет, от всех этих пафосных речей про реабилитацию наркозависимых и алкоголиков самому хочется уколоться и забыться. А чем ты хочешь привлечь в Церковь молодежь? Изучением церковнославянского языка или запретом заниматься сексом до брака. Не, ну можно еще, конечно, пойти сжечь абортарий и набить морду каким-нибудь педикам. Больше молодежи Церковь ничего предложить не может.

Кстати о «голубизне». Насколько это распространенное явление?

Слушай, мне всегда так нравились женщины, что я никогда о геях не думал. Так что знакомых гомосексуалов у меня в Церкви нет, и свечку я ни над кем не держал. Но есть целый ряд персон в рясах, в гомо- и бисексальности которых я не сомневаюсь. И это не обязательно монахи, среди которых ситуативный гомосексуализм очень распространен, как в армии и в тюрьмах. Это явление в Церкви существует, как существует оно везде. Проблема в том, что часто это становится политикой и средством давления. И есть такие священники, которые не получили хороший приход только потому, что, будучи семинаристами, попали в немилость, отказавшись сосать кому надо.

Как выглядит финансовая жизнь обычного прихода, куда распределяются потоки денег? Зарплаты, отпуска, больничные, пенсии, трудовая, полис — как с этим обстоит?

Зарплаты в основном серые в конвертах (официальная зарплата ничтожна), и их величина прямо пропорциональна наличию совести у настоятеля или благочинного. Проблема еще в том, что епархиальное управление выдаивает приходы досуха, а это уже прямо пропорционально зависит от вменяемости и жадности архиерея. Поэтому в разных епархиях по-разному — от полной невменяемости, до вполне приемлемой ситуации.

Как себя ощущает священник через 10 лет служения? Есть ли чувство правильного движения, духовного развития или регресс по сравнению с тобой, только что рукоположенным?

Ощущает себя так же, как ощущает себя мужчина, женившийся на прекрасной целомудренной девушке, а прожив с ней несколько лет, понимает, что она всего лишь рядовая шлюха. А выводы из этого знания можно делать разные. Можно собрать вещи и уйти, а можно терпеть, принимая это как «волю Божью». Первых я искренне уважаю, вторых не осуждаю, потому что отчасти к ним и принадлежу, с той только разницей, что ни в какую «Божью волю» давно не верю. Если меня можно с кем-то сравнить, так это с работником мясокомбината, который никогда в жизни не только не станет есть сосиски, но и кошку свою ими не накормит.

Если отмотать назад — пошел бы опять в священники?

Да ни за что. Проблема в том, что дверь на выход открывается очень туго. Светская специальность у меня потеряна, я оброс детьми, в значительно степени десоциализировался. Я пока думаю о том, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями, в том числе и финансовыми.

Нет ли желания уйти совсем: за штат, снять сан или в альтернативную церковь?

Постоянно, разве только кроме желания уйти в какую-то другую церковь. Здесь для меня все кошки серы, ну, а если не все кошки серы, то все кошки все равно — кошки. Да, я думаю над тем, чтоб уйти, планирую этот уход, но не хочу пока пороть горячку. Кинуть свой крест на стол митрополиту я еще успею.

От чего больше всего устаешь?

От глупости, абсурда и самодурства. Религиозность реально отупляет человека, лишает его самостоятельности, терпимости, человечности. Это можно видеть повсеместно. Это утомляет. Поэтому в моем кругу общения с каждым годом все больше людей, которые не имеют к Церкви никакого отношения или отношение негативное.

Есть ли какая-то разница между тобой настоящим и тобой-священником?

Я бы сказал: нет почти ничего общего. Только очень плохой артист отождествляет свое лицо с гримом и свой ум — с набором реплик из пьесы. А я хороший артист. Церковь это театр, витрина, и обмануть она может только очень неумных и экзальтированных людей, как артист обманывает детей, одеваясь в костюм Деда Мороза. Но ребенок это ребенок, а взрослый человек, верящий разодетому бородатому мужику, который претендует на знание божественного откровения — просто дурак. Ну, а сам мужик, одевшийся в костюм Деда Мороза и верящий, что от этого он в самом деле стал Дедом Морозом — полный идиот.

Священство — благо для твоей семейной жизни или проблема?

На данный момент просто средство выживания.

Каким видится будущее: ближайшее, лет через 10?

Я очень надеюсь на переход количественных изменений в качественные и на революцию в РПЦ, которая в своем нынешнем виде просто обязана перестать существовать. В противном случае, она заслужит если не ненависть народа, то презрение, это точно. И когда система начнет рушиться, я надеюсь на тот момент уже не быть ее частью.

09 января 1920 года в Воронеже в день массового расстрела священнослужителей был убит архиепископ Тихон Воронежский. Стоит уточнить, что гонения на РПЦ начались ещё до прихода к власти большевиков. Либералы из Временного правительства предвосхитили большевиков в их отношении к религии и Церкви, показав себя врагами Русского православия. Если в 1914 году в Российской империи насчитывалось 54174 православных храма и 1025 монастырей, то в 1987 году в СССР осталось только 6893 храма и 15 монастырей. Только в 1917-20 годы было расстреляно более 4,5 тысяч священников. Сегодня рассказ о священнослужителях, отдавших жизнь за веру.

Протоиерей Иоанн Кочуров

Иоанн Кочуров (в миру Иван Александрович Кочуров) родился 13 июля 1871 года в Рязанской губернии в многодетной семье сельского священника. Он закончил Данковское духовное училище, Рязанскую духовную семинарию, Санкт-Петербургскую духовную академию, после окончания которой, в августе 1895 года, был рукоположен в сан священника и направлен на миссионерское служение в Алеутскую и Аляскинскую епархию. Это было его давним желанием. В США он служил до 1907 года, являясь настоятелем церкви Св. Владимира в Чикаго.

Вернувшись в Россию Иоанн Кочуров стал сверхштатным священником Преображенского собора в Нарве, священником церкви Казанской иконы Божией Матери в Силламяэ и одновременно с этим являлся законоучителем нарвских женской и мужской гимназий. С ноября 1916 года протоирей Иоанн Кочуров - второй священник в Екатерининском соборе Царского Села.

В конце сентября 1917 году Царское Село превратилось в центр противостояния казачьих войск, поддерживающих свергнутого главу Временного правительства А.Керенского, и Красной гвардии большевиков. 30 октября 1917 года о. Иоанн участвовал в крестном ходе с особыми молитвами о прекращении междоусобной брани и призвал народ к спокойствию. Происходило это во время артобстрела Царского Села. На следующий день в Царское Село вступили большевики, и начались аресты священников. Отец Иоанн пытался протестовать, но его избили, отвели на царскосельский аэродром и расстреляли на глазах его сына-гимназиста. Прихожане похоронили отца Иоанна в усыпальнице под Екатерининским собором, который был взорван в 1939 году.

Стоит сказать, что убийство протоиерея Иоанна Кочурова стало одним из первых в скорбном списке уничтоженных деятелей церкви. После этого аресты и убийства следовали практически безостановочно.

Архиепископ Тихон IV Воронежский

Архиепископ Тихон IV Воронежский (в миру Никаноров Василий Варсонофиевич) родился 30 января 1855 года в Новгородской губернии в семье псаломщика. Он получил прекрасное духовное образование, закончив Кирилловское духовное училище, Новгородскую духовную семинарию и Санкт-Петербургскую духовную академию. В возрасте 29 лет он принял монашество в Кирилло-Белозерском монастыре с именем Тихона, и был рукоположен в иеромонаха. Ещё через 4 года ему пожаловали игуменство. В декабре 1890 года Тихон был возведён в сан архимандрита и стал настоятелем Новгородского Антониева монастыря, а в мае 1913 года он был награждён саном архиепископа и переведён в Воронеж. Современники говорили о нём, как о «добром человеке, который проповеди говорил просто и доступно».

Преосвященному Тихону пришлось в последний раз в истории города Воронежа встречать с императрицей Александрой Федоровной и дочерьми Ольгой и Татьяной. Монаршие особы тогда побывали в Митрофановском Благовещенском монастыре, поклонились мощам святителя Митрофана и объехали госпитали для раненых воинов.

С начала Первой мировой войны архиепископ Тихон вёл активную общественную и церковно-благотворительную деятельность. Он совершал частные и общественные богослужения при проводах призывников, проводил панихиды по убиенным на поле брани. Во всех воронежских церквях были открыты попечительские советы, оказывающие моральную и материальную помощь нуждающимся, собирались и отсылались подарки в армию. В октябре 1914 году архиепископ Тихон благословил открытие лазарета-госпиталя для раненых на 100 кроватей в Митрофановском монастыре, а также открытие Воронежского епархиального комитета по устройству беженцев.

Архиепископ Тихон стал одним из первых священнослужителей, которым пришлось столкнуться с негативным отношением к Церкви новой власти. В первый раз его арестовали и, в сопровождении солдат, отправили в Петроград уже 8 июня 1917 года. 9 января 1920 года, в день массового расстрела в Воронеже священнослужителей, архиепископ Тихон был повешен на Царских вратах Благовещенского собора. Погребён высокочтимый мученик был в склепе Благовещенского собора. В 1956 году, когда Митрофановский монастырь и склеп были разрушены, Останки Тихона перезахоронили на Коминтерновском кладбище Воронежа, а в 1993 году его останки перенесли в некрополь Алексеевского Акатова монастыря. В августе 2000 года архиепископ Тихон РПЦ прославлен как священномученик.

Митрополит Киевский и Галицкий Владимир Богоявленский (в миру Василий Никифорович Богоявленский) родился в 1 января 1848 года в Тамбовской губернии в семье сельского священника. Духовное образование он получал сначала в духовном училище и семинарии в Тамбове, а затем в Киевской духовной академии. После окончания академии Владимир возвратился в Тамбов, где сначала преподавал в семинарии, а женившись, принял сан и стал приходским священником. Но его семейное счастье было недолгим. Через несколько лет умерли единственный ребёнок отца Василия и его жена. Пережив такое огромное горе, молодой священник принимает монашество с именем Владимира в одном из Тамбовских монастырей.

Священномученика Владимира ещё при жизни называли «всероссийским митрополитом», поскольку он был единственным из иерархов, кто последовательно занимал все главные митрополичьи кафедры РПЦ - Московскую, Петербургскую и Киевскую.

В январе 1918 году Всеукраинском Церковном соборе был поставлен вопрос об автокефалии Православной церкви на Украине. Митрополит Владимир отстаивал единство Русской церкви. Но лидер партии раскольников архиепископ Алексий, который самочинно поселился в Лавре по соседству с митрополитом Владимиром, всячески настраивал монахов Лавры против священноархимандрита.

Днём 25 января 1918 года красногвардейцы ворвались в покои митрополита и провели обыск. Монахи начали жаловаться, что они хотят завести в монастыре порядки, как у красных – с советами и комитетами, но митрополит не позволяет. Уже вечером к митрополиту в Киево-Печерскую Лавру пришли 5 вооружённых солдат. Владимира вывели из Лавры через Всехсвятские ворота и зверски убили между валов Старой Печерской крепости, неподалеку от Никольской улицы.

Впрочем, есть мнение, что в этом злодеяние большевики никакого участия не принимали, а убили митрополита бандиты, приглашённые некими монахами Киево-Печерской Лавры, которые поддались большевистской пропаганде и клеветали на архипастыря, якобы он «обирает» Лавру, получающую большие доходы от богомольцев.

4 апреля 1992 РПЦ причислила митрополита Владимира (Богоявленского) к лику священномучеников. Его мощи находятся в Дальних пещерах Киево-Печерской лавры, в пещерной церкви Благовещения Пресвятой Богородицы.

Аримандрид Варлаам

Аримандрид Варлаам (в миру Коноплев Василий Ефимович) родился 18 апреля 1858 года. Сын горнозаводских крестьян. Его семья принадлежала к старообрядцам беспоповского толка. Путь в православие Варлаама был непростым. «Господи, покажи мне чудо, разреши мои сомнения», - просил он в молитвах, и в его жизни появился отец Стефан Луканин, который с кротостью и любовью разъяснял Василию его недоумения, и сердце его умиротворилось. 17 октября 1893г. в Пермском кафедральном соборе он принял миропомазание. Вскоре с Церковью соединились и 19 человек его родных.

6 ноября 1893 он поселился на Белой Горе и с того времени к нему стали стекаться желающие вести монашескую жизнь. Это место было таким уединённым, как . Он стал и первым настоятелем Белогорского Свято-Николаевского мужского монастыря.

В октябре 1918 года большевики разграбили Белогорский Свято-Николаевский мужской монастырь. Архимандрита Варлаама в наволочке из грубого полотна утопили в реке Каме. Варварскому разгрому подвергся весь монастырский комплекс: был осквернён престол, разграблены святыни, монастырские мастерские и библиотека. Некоторые монахи были расстреляны, а некоторые сброшены в яму и залиты нечистотами. Архимандрит Варлаам похоронен на кладбище в Перми.

Епископ Феофан (в миру Ильминский Сергей Петрович) родился 26 сентября 1867 в Саратовской губернии в семье церковного чтеца. Он рано остался без отца. Воспитывала его мать, человек глубоко религиозный, и его дядя - сельский протоиерей Димитрий. Сергей закончил Казанскую Духовную Академию, преподавал в Саратовском епархиальном женском училище. Только в 32 года он был рукоположен в сан священника. Современники вспоминали, что его пастырское обращение всегда было прямое и бескомпромиссное. По поводу убийства в Киеве Столыпина он сказал так: «Опять Иродиада беснуется, опять революционная, жидомасонская гидра требует главы слуг Государевых! »

В сентябре 1915 года отец Феофан был возведён в сан архимандрита Соликамского Свято-Троицкого монастыря. Когда в 1918 году новая власть заинтересовалась земельными угодьями, епископ Феофан заявил, что более боится страшного Суда и раскрывать информацию о монастырских владениях не будет. Под началом владыки организовывались многолюдные крестные ходы как протесты против гонений на церковь и грабежей монастырей.

В июне 1918 году епископ Феофан принял управление Пермской епархией после ареста и казни священномученика архиепископа Пермского Андроника, но вскоре и сам был арестован. 11 декабря 1918 года в тридцатиградусный мороз епископа Феофана многократно погружали в ледяную прорубь реки Камы. Его тело покрылось льдом, но он всё ещё оставался жив. Тогда палачи его просто утопили.

И ещё…

В 2013 году издательство ПСТГУ выпустило книгу-альбом «Пострадавшие за веру и Церковь Христову. 1917–1937», а 15 мая в Издательском Совете РПЦ состоялась встреча, посвященная изучению и сохранению памяти Новомучеников и исповедников Российских, организатором которой стал Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет.

Всем, кого заинтересовала эта тема, предлагаем узнать .

Поток эмигрантов из России не иссякает уже более четверти века. Едут в основном ученые и предприниматели. Однако среди ищущих новой жизни на Западе все чаще можно встретить тех, о ком в обществе сложились самые почвенные и патриотические мифы - священников Русской православной церкви. «Лента.ру» побеседовала с тремя представителями духовной эмиграции, пытаясь ответить на вопрос, случайное это явление или у сегодняшней «утечки попов» есть общая причинная канва. Все герои согласились на разговор лишь при условии, что их имена будут изменены.

***
Отец Андрей Марков живет в США уже два года. Уехал с женой и четырьмя детьми. Трое уже взрослые люди, а младший - инвалид с синдромом Дауна. Андрей принял сан в 1992 году, на заре того, что сейчас - то с пафосом, то с иронией - называют «духовно-нравственным возрождением» России.

«Лента.ру»: Что это было за время для вас?
Андрей Марков: Время больших, пусть и наивных надежд. И вполне реальных возможностей. Церковная вертикаль тогда еще не окрепла, и среди духовенства было очень много замечательных, талантливых людей. Трудности были, но они казались временными. Я тогда начал свое служение в деревне под Муромом, а затем перебрался поближе к дому, в Москву. В середине 1990-х у священника было очень много работы - люди массово приходили в церковь. У меня уже родились трое детей, но времени на семью едва хватало. В 1996 году появился четвертый ребенок - Боря. Вскоре у него обнаружили синдром Дауна, и это изменило все.

Проблемы на службе?
- Да, именно в тот самый период. Забота о Боре требовала много времени, душевных и физических сил. От церковного начальства я не раз слышал и за спиной, и даже в лицо фразы вроде «не надо было рожать, а теперь это твои проблемы». В конце концов я попросил два-три месяца отпуска за свой счет. Отпуск дали, но потом позвонили и сказали, что моя ставка сокращена. Шел 2001 год. После этого постоянного места служения у меня не было.

Как-то это не по-христиански получается.
- Понимаете, это особенность отношения к духовенству в России. У нас поп не имеет права на слабость. Церковному начальству не нужны слабые звенья. Но дело тут не только в начальстве. Прихожане тоже зачастую отказываются понимать, что у священника могут быть проблемы с женой, с детьми, может просто накопиться усталость. Это ведет к тому, что священник, совершенно выгорев, деградировав в качестве пастыря, продолжает носить маску, как актер. А люди копируют эту игру. Роботы делают роботов.

Отъезд за границу стал для вас спасением?
- Я понял, что РПЦ таким, как есть, я просто не нужен. Тут нужны триумфаторы или люди, их изображающие. Кого я хотел спасти - так это Борю. Мне рассказывали, что в США есть эффективные программы помощи людям с синдромом Дауна. Когда я переехал в США, я убедился, что это правда. И, что еще важнее, в Америке отношение к больным людям и их родным гораздо позитивнее. И Боре, и нам, его семье, тут стало намного легче.

То есть по дому вы не скучаете?
- И да, и нет. С одной стороны, все мои близкие живут в Америке. Многие друзья переехали или собираются переехать сюда. Но сам я хочу дожить до того момента, когда в нашей церкви что-то изменится и я смогу вернуться, чтобы служить Богу и людям дома. Теперь у меня есть опыт, знание того, как работать с проблемными детьми, мне бы хотелось применить это на родине. Я мечтаю иметь в России приход с домом-приютом для детей с синдромом Дауна и подобными заболеваниями.

Что же этому мешает?
- У меня были знакомые священники, которые смогли организовать нечто подобное. Например, покойный отец Павел Адельгейм выстроил при своей церкви приют для детей с ментальными проблемами. Он был закрыт, когда у отца Павла этот приход забрали. Понимаете, в нашей церкви священник просто не может оперировать словом «будущее». В любую секунду, в любой момент тебя могут снять, перевести в другое место или просто выгнать, одним движением разрушая то, что было создано годами кропотливой работы, ломая все человеческие связи.

Чего ждут от священника люди?
- Ждут способности действовать самостоятельно, творчески. Выстраивать отношения с людьми, помогать им. Но это возможно только при личном контакте. А какой контакт может быть, когда от тебя требуют лишь победных реляций, а при малейшей слабости перебрасывают с места на место или вообще сдают в утиль? Поэтому священники у нас теряют всяческую инициативу, уходят в себя, становятся инфантильными. Зачем что-то придумывать, что-то начинать, если завершить все равно не дадут? Зачем сближаться с людьми, если завтра с ними придется распрощаться? И сам горя хлебнешь, и людей подставишь или, того хуже, от веры оттолкнешь. Вот и получается, что все лишь имитируют какую-то церковную жизнь. А что из этого выходит в нашей стране - сами видите. Вечно обманывать нельзя ни народ, ни самих себя.

***
Церковная карьера отца Григория Рязанова сложилась куда успешнее. Ему нет и тридцати, но благодаря хорошему образованию (он закончил МГУ) у Григория прочное положение в церковной структуре. Служит в историческом храме одного из областных центров европейской части России, одновременно возглавляя миссионерский отдел епархии. Хорошая квартира в центре города, недешевый автомобиль. Но сейчас он тоже собирает документы на выезд за границу.

«Лента.ру»: Ваша церковная карьера всегда была столь блестящей?
Григорий Рязанов: И да, и нет. Строго говоря, вершины своей священнической карьеры я достиг при прошлом епископе. Это особенность нашей церковной системы: меняется начальник - меняется все. Я сохранил свое положение в основном потому, что начальство ценит тот факт, что я, окончив МГУ, вернулся в провинцию и занялся не бизнесом или чем-то иным, а пришел в церковь. Для руководства это вопрос престижа: вот какие у нас служат!

Почему же появилось желание уехать?
- Мне кажется, для определенного типа людей такое решение сейчас просто витает в воздухе. Это единственный путь устройства жизни своей и своих детей (у меня их трое). Не только в материальном смысле, но и в духовном, церковном. Что касается лично меня, то это решение пришло извне. В какой-то момент мне предложили, подали идею: а не хотел бы ты послужить еще где-то? Я прежде о таком варианте и не думал. Тем не менее основные мотивы, которыми я руководствуюсь в данный момент, были актуальны для меня и пять, и семь лет назад.

Какие мотивы?
- У меня есть стержневое мнение, что для того, чтобы священник и человек себя реализовал, ему нужны две вещи - независимость и среда. Под независимостью я понимаю такое положение дел, когда ты принимаешь решения сам. Но что бы ты ни сделал, исправлять ошибки тоже тебе. Это повышает градус ответственности. В не меньшей мере важна и среда. Говорят, что каков поп, таков и приход, но верно и обратное. Если ты годами служишь среди людей, которым ничего не нужно, кроме набора ритуалов, ты и сам начинаешь этим жить. И если от себя не убежишь, то от подобного общества убежать можно. За границей внутренней свободы все-таки больше. А с этой свободой приходят такие базовые христианские ценности как ответственность, милосердие, сострадание.

Что страшнее - среда или отсутствие независимости?
- Наверное, отсутствие независимости. Священники не уверены не то что в завтрашнем дне, но даже в сегодняшнем вечере. Никакие заслуги, никакой талант не защитят священника от того, что его лишат прихода и отправят куда-то. И тогда все, что он строил годами, - община, какие-то проекты, дела - пойдет прахом, а семья окажется в бедности и неопределенности. Это приводит подчас к тому, что священник начинает ставить целью своей жизни создание некоторого финансового парашюта, который позволит ему и его семье как-то пережить потерю места служения. И дело тут не в алчности людей, а в самой системе. Когда нет никаких гарантий, то вместо того, чтобы заботиться о вверенной тебе пастве, ты начинаешь заботиться о себе. Я понимаю, что рано или поздно и я начну так деградировать. Не хочу для себя такой судьбы.

Есть ли среди ваших знакомых священников те, кто тоже хочет уехать?
- Я знаю о тех людях, которые были бы рады уехать, будь у них возможность. Один из моих друзей-священников сказал мне: «Если сможешь как-то устроиться за границей, перевези меня». Но для большинства коллег священник, уезжающий на ПМЖ за рубеж, - это «предатель в рясе». И дело тут не в каком-то особом патриотизме нашего сословия, а в крайней его инфантильности. Среди духовенства обладание и подчинение - это нечто священное. Абсолютное послушание начальнику - высшая добродетель. Отторжение вызывает не сам факт того, что я уезжаю из России, а то, что я принял это решение самостоятельно.

За границей продолжите служение?
- Ради этого и еду! Эмиграция, которую я планирую, - это эмиграция не из священства, а во имя священства. Я хочу иметь возможность как можно лучше исполнить свое призвание священника. Это, по большому счету, главная причина. Самая лучшая, самая комфортная жизнь за границей не стоит для меня ничего, если она не предполагает служение Богу и людям в священном сане. Это служение - смысл всей моей жизни.

***
C отцом Николаем Карпенко удалось связаться не сразу, а от интервью он отказывался до последнего. Николай и в эмиграции продолжает служить в церкви, принадлежащей Московскому патриархату.

«Лента.ру»: Что не сложилось у вас в России?
Николай Карпенко: Я стал батюшкой скорее по стечению обстоятельств. Сам я из неверующей семьи. В начале 1990-х, как многие, стал ходить в церковь. Там меня заметили, предложили «послужить Богу». А дальше - как в истории о «бичах», людях, которых подпоили, отняли документы и забрали в кабалу. Паспорт, конечно, у меня не отбирали. Но я стал как крепостной: жил в деревне, из прихода - ни шагу, даже на пару дней. К родителям и то позволяли съездить не больше нескольких раз в год, а ведь до них было всего полторы сотни километров.
И фоном всего этого - нищета. Приход сельский, денег ни у кого нет. А церковное начальство еще и отчислений требовало. Мы - я, моя супруга и наши пятеро детей - выживали лишь огородом. Но о том, чтобы покинуть место служения и перебраться хотя бы поближе к родителям, не могло быть и речи. Тех, кто пытался, не просто запрещали в священнослужении - на них сливали весь компромат, накопленный в их личном деле. Жалобы, анонимки…

Об эмиграции долго думали?
- У меня не было времени думать. Дети, приход, заботы. Но когда родители моей жены - этнической немки - уехали в Германию, эта мысль пришла сама собой. Это же естественно: супруге хотелось к своим папе и маме, моим детям - к бабушке и дедушке. Отношения у нас были хорошие. Но архиерей об этом и слышать не хотел. Говорил, что наш удел - «святая Русь».
Главное, что давило на сердце, - полное отсутствие каких-либо перспектив для детей. У нас на селе даже школы нормальной не было, поликлиники не было, ничего вообще. А я ни сам отъехать никуда не могу, ни даже денег мало-мальских для них заработать. Это разве отец? В какой-то момент я решил для себя: все, хватит. Я стал буквально осаждать архиерея, пока он не освободил меня от прихода с правом служить, где захочу. Вскоре я уехал к родным в Германию. Чувство было - как будто из тюрьмы вырвался.

По прихожанам не скучали?
- На момент отъезда - нет. Знаете, нищета и отсутствие малейших перспектив для детей постепенно привели меня в такое состояние, что я ничего не чувствовал, кроме желания сбежать.

Неужели не было ничего интересного в вашем приходе?
- Нет, не было. Ведь я жил в глухой провинции, там нищета сплошная. Знаете, я бедность легко переношу. Но нищета - это другое. Она лишает надежды, подавляет, вгоняет в постоянную депрессию. День похож на день, никакого будущего. Ни в чем нет смысла.

Вы жалели, что стали священником?
- В тот момент - да. Мое служение было сопряжено с такими обстоятельствами, что казалось мне тяжким и, главное, бессмысленным бременем. А в Германии ситуация удивительным образом развернулась. Здесь у меня появилась светская работа, и я перестал зависеть от церковного начальства в финансовом плане. Более того, я получил возможность служить безо всякой денежной заинтересованности - от души, от сердца. Какая это радость!

Как отнеслись к вашему отъезду ваши коллеги-священники?
- Ну, многие из них тоже уехали на Запад, нескольким я помог перебраться. А другие… Не знаю. Осуждают меня, наверно, а может и нет. Мы не поддерживаем отношений, хотя о многих у меня остались добрые воспоминания. Но моя жизнь давно в Германии. Мои дети - немцы.

А вы?
- Сложный вопрос. Я прижился в Германии, но при всем этом я остаюсь русским священником. Одним из многих русских попов, у которых нет будущего в России.

ТРЕТИЙ РАССКАЗ ПОДРОБНЕЕ ТУТ

***
От себя добавлю, что я много таких рассказов слышал от священников на заграничных приходах (при условии, что этот священник не получает зарплаты от патриархии). При этом и в самом деле жизнь священников там беднее, чем крупных городах России. Но: безопасность, образование для детей, европейские приличия в отношениях с епархией и епископом... Да, в европейском климате даже наши владыки становятся несколько иными. Этим летом я послужил и провел беседу в одном заграничном приходе. Вы не поверите, какой оказалась реакция епископа, когда он об этом узнал: он сделал замечание настоятелю - "что же вы об этом на сайте прихода не сообщили! Пришло бы больше людей!".

Если тебя кто-то не переваривает - значит, не сумел тебя сожрать.

Поток эмигрантов из России не иссякает уже более четверти века. Едут в основном ученые и предприниматели. Однако среди ищущих новой жизни на Западе все чаще можно встретить тех, о ком в обществе сложились самые почтенные и патриотические мифы - священников Русской православной церкви. «Лента.ру» побеседовала с тремя представителями духовной эмиграции, пытаясь ответить на вопрос, случайное это явление или у сегодняшней «утечки попов» есть общая причинная канва. Все герои согласились на разговор лишь при условии, что их имена будут изменены. Это интервью мы включили в число лучших публикаций 2015 года. Другие лучшие материалы можно посмотреть пройдя по .

***

Отец Андрей Марков живет в США уже два года. Уехал с женой и четырьмя детьми. Трое уже взрослые люди, а младший - инвалид с синдромом Дауна. Андрей принял сан в 1992 году, на заре того, что сейчас - то с пафосом, то с иронией - называют «духовно-нравственным возрождением» России.

«Лента.ру»: Что это было за время для вас?

Андрей Марков : Время больших, пусть и наивных надежд. И вполне реальных возможностей. Церковная вертикаль тогда еще не окрепла, и среди духовенства было очень много замечательных, талантливых людей. Трудности были, но они казались временными. Я тогда начал свое служение в деревне под Муромом, а затем перебрался поближе к дому, в Москву. В середине 1990-х у священника было очень много работы - люди массово приходили в церковь. У меня уже родились трое детей, но времени на семью едва хватало. В 1996 году появился четвертый ребенок - Боря. Вскоре у него обнаружили синдром Дауна, и это изменило все.

Проблемы на службе?

Да, именно в тот самый период. Забота о Боре требовала много времени, душевных и физических сил. От церковного начальства я не раз слышал и за спиной, и даже в лицо фразы вроде «не надо было рожать, а теперь это твои проблемы». В конце концов я попросил два-три месяца отпуска за свой счет. Отпуск дали, но потом позвонили и сказали, что моя ставка сокращена. Шел 2001 год. После этого постоянного места служения у меня не было.

Как-то это не по-христиански получается.

Понимаете, это особенность отношения к духовенству в России. У нас поп не имеет права на слабость. Церковному начальству не нужны слабые звенья. Но дело тут не только в начальстве. Прихожане тоже зачастую отказываются понимать, что у священника могут быть проблемы с женой, с детьми, может просто накопиться усталость. Это ведет к тому, что священник, совершенно выгорев, деградировав в качестве пастыря, продолжает носить маску, как актер. А люди копируют эту игру. Роботы делают роботов.

Отъезд за границу стал для вас спасением?

Я понял, что РПЦ таким, как я есть, я просто не нужен. Тут нужны триумфаторы или люди, их изображающие. Кого я хотел спасти - так это Борю. Мне рассказывали, что в США есть эффективные программы помощи людям с синдромом Дауна. Когда я переехал в США, я убедился, что это правда. И, что еще важнее, в Америке отношение к больным людям и их родным гораздо позитивнее. И Боре, и нам, его семье, тут стало намного легче.

То есть по дому вы не скучаете?

И да, и нет. С одной стороны, все мои близкие живут в Америке. Многие друзья переехали или собираются переехать сюда. Но сам я хочу дожить до того момента, когда в нашей церкви что-то изменится и я смогу вернуться, чтобы служить Богу и людям дома. Теперь у меня есть опыт, знание того, как работать с проблемными детьми, мне бы хотелось применить это на родине. Я мечтаю иметь в России приход с домом-приютом для детей с синдромом Дауна и подобными заболеваниями.

Что же этому мешает?

У меня были знакомые священники, которые смогли организовать нечто подобное. Например, покойный отец Павел Адельгейм выстроил при своей церкви приют для детей с ментальными проблемами. Он был закрыт, когда у отца Павла этот приход забрали. Понимаете, в нашей церкви священник просто не может оперировать словом «будущее». В любую секунду, в любой момент тебя могут снять, перевести в другое место или просто выгнать, одним движением разрушая то, что было создано годами кропотливой работы, ломая все человеческие связи.

Чего ждут от священника люди?

Ждут способности действовать самостоятельно, творчески. Выстраивать отношения с людьми, помогать им. Но это возможно только при личном контакте. А какой контакт может быть, когда от тебя требуют лишь победных реляций, а при малейшей слабости перебрасывают с места на место или вообще сдают в утиль? Поэтому священники у нас теряют всяческую инициативу, уходят в себя, становятся инфантильными. Зачем что-то придумывать, что-то начинать, если завершить все равно не дадут? Зачем сближаться с людьми, если завтра с ними придется распрощаться? И сам горя хлебнешь, и людей подставишь или, того хуже, от веры оттолкнешь. Вот и получается, что все лишь имитируют какую-то церковную жизнь. А что из этого выходит в нашей стране - сами видите. Вечно обманывать нельзя ни народ, ни самих себя.

***

Церковная карьера отца Григория Рязанова сложилась куда успешнее. Ему нет и 30, но благодаря хорошему образованию (он окончил МГУ) у Григория прочное положение в церковной структуре. Служит в историческом храме одного из областных центров европейской части России, одновременно возглавляя миссионерский отдел епархии. Хорошая квартира в центре города, недешевый автомобиль. Но сейчас он тоже собирает документы на выезд за границу.

«Лента.ру»: Ваша церковная карьера всегда была столь блестящей?

Григорий Рязанов : И да, и нет. Строго говоря, вершины своей священнической карьеры я достиг при прошлом епископе. Это особенность нашей церковной системы: меняется начальник - меняется все. Я сохранил свое положение в основном потому, что начальство ценит тот факт, что я, окончив МГУ, вернулся в провинцию и занялся не бизнесом или чем-то иным, а пришел в церковь. Для руководства это вопрос престижа: вот какие у нас служат!

Почему же появилось желание уехать?

Мне кажется, для определенного типа людей такое решение сейчас просто витает в воздухе. Это единственный путь устройства жизни своей и своих детей (у меня их трое). Не только в материальном смысле, но и в духовном, церковном. Что касается лично меня, то это решение пришло извне. В какой-то момент мне предложили, подали идею: а не хотел бы ты послужить еще где-то? Я прежде о таком варианте и не думал. Тем не менее основные мотивы, которыми я руководствуюсь в данный момент, были актуальны для меня и пять, и семь лет назад.

Какие мотивы?

У меня есть стержневое мнение, что для того, чтобы священник и человек себя реализовал, ему нужны две вещи - независимость и среда. Под независимостью я понимаю такое положение дел, когда ты принимаешь решения сам. Но что бы ты ни сделал, исправлять ошибки тоже тебе. Это повышает градус ответственности. В не меньшей мере важна и среда. Говорят, что каков поп, таков и приход, но верно и обратное. Если ты годами служишь среди людей, которым ничего не нужно, кроме набора ритуалов, ты и сам начинаешь этим жить. И если от себя не убежишь, то от подобного общества убежать можно. За границей внутренней свободы все-таки больше. А с этой свободой приходят такие базовые христианские ценности, как ответственность, милосердие, сострадание.

Что страшнее - среда или отсутствие независимости?

Наверное, отсутствие независимости. Священники не уверены не то что в завтрашнем дне, но даже в сегодняшнем вечере. Никакие заслуги, никакой талант не защитят священника от того, что его лишат прихода и отправят куда-то. И тогда все, что он строил годами, - община, какие-то проекты, дела - пойдет прахом, а семья окажется в бедности и неопределенности. Это приводит подчас к тому, что священник начинает ставить целью своей жизни создание некоторого финансового парашюта, который позволит ему и его семье как-то пережить потерю места служения. И дело тут не в алчности людей, а в самой системе. Когда нет никаких гарантий, то вместо того, чтобы заботиться о вверенной тебе пастве, ты начинаешь заботиться о себе. Я понимаю, что рано или поздно и я начну так деградировать. Не хочу для себя такой судьбы.

Есть ли среди ваших знакомых священников те, кто тоже хочет уехать?

Я знаю о людях, которые были бы рады уехать, будь у них возможность. Один из моих друзей-священников сказал мне: «Если сможешь как-то устроиться за границей, перевези меня». Но для большинства коллег священник, уезжающий на ПМЖ за рубеж, - это «предатель в рясе». И дело тут не в каком-то особом патриотизме нашего сословия, а в крайней его инфантильности. Среди духовенства обладание и подчинение - это нечто священное. Абсолютное послушание начальнику - высшая добродетель. Отторжение вызывает не сам факт, что я уезжаю из России, а то, что я принял это решение самостоятельно.

За границей продолжите служение?

Ради этого и еду! Эмиграция, которую я планирую, - это эмиграция не из священства, а во имя священства. Я хочу иметь возможность как можно лучше исполнить свое призвание священника. Это, по большому счету, главная причина. Лучшая, самая комфортная жизнь за границей не стоит для меня ничего, если она не предполагает служение Богу и людям в священном сане. Это служение - смысл всей моей жизни.

***

C отцом Николаем Карпенко удалось связаться не сразу, а от интервью он отказывался до последнего. Николай и в эмиграции продолжает служить в церкви, принадлежащей Московскому патриархату.

«Лента.ру»: Что не сложилось у вас в России?

Николай Карпенко : Я стал батюшкой скорее по стечению обстоятельств. Сам я из неверующей семьи. В начале 1990-х, как многие, стал ходить в церковь. Там меня заметили, предложили «послужить Богу». А дальше - как в истории о «бичах», людях, которых подпоили, отняли документы и забрали в кабалу. Паспорт, конечно, у меня не отбирали. Но я стал как крепостной: жил в деревне, из прихода - ни шагу, даже на пару дней. К родителям и то позволяли съездить не больше нескольких раз в год, а ведь до них было всего полторы сотни километров.

И фоном всего этого - нищета. Приход сельский, денег ни у кого нет. А церковное начальство еще и отчислений требовало. Мы - я, моя супруга и наши пятеро детей - выживали лишь огородом. Но о том, чтобы покинуть место служения и перебраться хотя бы поближе к родителям, не могло быть и речи. Тех, кто пытался, не просто запрещали в священнослужении - на них сливали весь компромат, накопленный в их личном деле. Жалобы, анонимки…

Об эмиграции долго думали?

У меня не было времени думать. Дети, приход, заботы. Но когда родители моей жены - этнической немки - уехали в Германию, эта мысль пришла сама собой. Это же естественно: супруге хотелось к своим папе и маме, моим детям - к бабушке и дедушке. Отношения у нас были хорошие. Но архиерей об этом и слышать не хотел. Говорил, что наш удел - «святая Русь».

Главное, что давило на сердце, - полное отсутствие каких-либо перспектив для детей. У нас на селе даже школы нормальной не было, поликлиники - ничего вообще. А я ни сам отъехать никуда не могу, ни даже денег мало-мальских для них заработать. Это разве отец? В какой-то момент я решил для себя: все, хватит. Я стал буквально осаждать архиерея, пока он не освободил меня от прихода с правом служить, где захочу. Вскоре я уехал к родным в Германию. Чувство было, как будто из тюрьмы вырвался.

По прихожанам не скучали?

На момент отъезда нет. Знаете, нищета и отсутствие малейших перспектив для детей постепенно привели меня в такое состояние, что я ничего не чувствовал, кроме желания сбежать.

Неужели не было ничего интересного в вашем приходе?

Нет, не было. Ведь я жил в глухой провинции, там нищета сплошная. Знаете, я бедность легко переношу. Но нищета - это другое. Она лишает надежды, подавляет, вгоняет в постоянную депрессию. День похож на день, никакого будущего. Ни в чем нет смысла.

Фото: Дмитрий Азаров / «Коммерсантъ»

Вы жалели, что стали священником?

В тот момент да. Мое служение было сопряжено с такими обстоятельствами, что казалось мне тяжким и, главное, бессмысленным бременем. А в Германии ситуация удивительным образом развернулась. Здесь у меня появилась светская работа и я перестал зависеть от церковного начальства в финансовом плане. Более того, я получил возможность служить безо всякой денежной заинтересованности - от души, от сердца. Какая это радость!

Как отнеслись к вашему отъезду ваши коллеги-священники?

Ну многие из них тоже уехали на Запад, нескольким я помог перебраться. А другие… Не знаю. Осуждают меня, наверное, а может, и нет. Мы не поддерживаем отношений, хотя о многих у меня остались добрые воспоминания. Но моя жизнь давно в Германии. Мои дети - немцы.

Сложный вопрос. Я прижился в Германии, но при всем этом я остаюсь русским священником. Одним из многих русских попов, у которых нет будущего в России.

Русская православная церковь (РПЦ) насчитывает около 40 тысяч священников. Порядка 20 тысяч из них служат в России. Это значит, что с распада СССР число духовенства выросло более, чем втрое. Кто все эти люди?

Чтобы ответить на этот вопрос, я провел небольшое - кто служит в трех типичных российских епархиях (Тверь, Уфа и Курган). Вышло, что священники в массе своей - люди немолодые: 69% сейчас в возрасте от 37 до 60 лет, а еще 13% - за 60. Они неплохо образованы - без малого 40% закончили светские вузы, часто - в Москве и Петербурге. Что забавно, эта доля в духовенстве примерно вдвое выше, чем в епископате, который поставлен им руководить. Но преобладают, как нетрудно догадаться, люди со средним и неполным средним образованием (школа, ПТУ или техникум) - их больше 60%. Как правило, они получили дополнительное образование в семинарии или православном вузе. Но есть такие, кто обошелся и без этого.

Цифры, конечно, мало говорят нам о том, почему люди решили сделать богослужение своей профессией. По моим наблюдениям, основных мотивов и, соответственно, социальных типов духовенства, существует три.

Требоисполнители

Требоисполнители - основа духовенства как корпорации. Они пришли в церковь, чтобы без особых идейных «шараханий» исполнять полагающиеся ритуалы, реализовывать свое предназначение и способности и получать за это деньги. Как правило, это прямые и «конкретные» в своих словах и желаниях люди, со светским образованием невысокого уровня. Среди них встречаются выходцы из священнических семей; из сел, которые традиционно производят большое количество священников (таких немало на Западной Украине и в Молдове); из рабочих и крестьянских семей; а также бывшие «люди в погонах» и провинциальные культурные работники.

Их жизненный путь обычно тоже прям. Во времена СССР это были 8-10 классов школы, потом ПТУ или техникум, потом срочная в армии. Тут возникала развилка: пыльная работа по рабочей профессии (среди священников Уфимской митрополии встречаются бывшие автослесарь, портной, помощник машиниста, электромеханик и т. д.), уход в профессиональную армию-милицию-бандиты или служение в церкви.

требоисполнители ограниченны, но деятельны - строят храмы, находят деньги, опекают социальные группы, из которых сами вышли, - военных, казаков, заключенных

«Входной билет» в священники в конце 1980-1990-е не стоил ничего - брали всех мужчин, кто был без внешних изъянов и явных психических отклонений. А давал сан много. За год из молодого слесаря можно было стать уважаемым в округе человеком. Для этого не требовалась даже семинария (тогда четыре, теперь пять лет учебы), поскольку священников не хватало. «Благочестивых трактористов» (церковный мем) рукополагали без всякого «духовного образования».

Если не обращать внимания на гомофобную риторику официальных лиц РПЦ, на практике для гомосексуалов РПЦ - это довольно открытый и дружелюбный мир. Как правило, отвергаемый сверстниками, «не такой как все» мальчик находит теплый прием в храме, где всегда нужны дети и подростки для различных послушаний. И уже со средних классов школы начинает делать в храме карьеру.

Если не обращать внимания на гомофобную риторику официальных лиц, для гомосексуалов РПЦ - довольно открытый и дружелюбный мир

Поскольку «таких» в церковной среде много, юноша вливается в систему неформальных контактов, которая быстро определяет ему место под солнцем. Как правило, в течение нескольких лет, с начала самостоятельной жизни, он становится членом однородной молодежной мужской компании, тусующейся при влиятельном священнике или архиерее. Самая ранняя из таких компаний, которую я нашел, относится еще к середине 1960-х - внутрицерковные критики в письме в Московскую патриархию прямо назвали ее «гаремом».

Свидетельства, собранные Кураевым, и мои интервью и наблюдения говорят о том, что этот тип социальной организации наблюдается в десятках епархий. Для молодых людей зарезервированы позиции шофера владыки, иподиакона, регента и певчих архиерейского хора. Фаворит зачастую занимает должность личного секретаря или келейника архиерея (денщика, с санкционированным церковной практикой правом оставаться на ночь в одной комнате с начальником), реже секретаря епархиального управления. На этом уровне происходит определенная сепарация - кто-то, покрутившись, навсегда уходит из церкви, кто-то отправляется в монастыри, другие получают образование и становятся приходскими священниками.

Особенно это касается «фиолетовых» - так в церкви называют тех «голубых», кто настолько не в силах скрывать свою ориентацию, что епархиальному руководству становится неловко перед спонсорами, и оно старается сплавить чересчур откровенных геев на приход к ничего не понимающим бабушкам, способным истолковать любое поведение в благочестивой церковной терминологии.

Наиболее толковые и аккуратные становятся начальниками среднего звена в епархиальном управлении или отправляются с покровителями делать карьеру - в Москву, в новую епархию, где в 20 лет можно официально стать «вторым человеком» и «гонять» «маститых протоиереев» (цитата из моего интервью с одним таким церковным чиновником в 1997 году, ныне он сам «маститый протоиерей» в одном из регионов Поволжья).